Говорят, что детство оказывает огромное влияние на всю нашу жизнь. Я все чаще нахожу вокруг себя подтверждения этим словам.
Я, например, не ем холодец с лета 1997 года. И вообще после тех памятных событий долго не мог есть любое жареное или запечённое мясо. Не исключено, что мои регулярно возникающие идеи отказа от мяса во взрослом возрасте тоже уходят корнями в далекий 1997 год.
Тогда теплым вечером мы с родителями решили, что было бы здорово поехать на ночную рыбалку. Вся наша семья — заядлые рыбаки. Потому мы взяли курицу, замариновали ее, подготовили хлеб, чтобы жарить на огне, картошку, чтобы запекать в углях, соусы и соль, лук и что-то еще, в общем все самое необходимое для рыбалки. Ну и папа на всякий случай прихватил удочку — всякий раз когда мы были на рыбалке, он баловался забрасывая леску с наживкой в реку и вытаскивая обратно. Мы со снисхождением относились к этому его чудачеству.
Мы выехали когда было начало смеркаться. Сумерки на дороге окруженной лесом. Потом грунтовка в поле возле Оки под круглой яркой луной. Кажется день был будний, потому что мы нашли местечко достаточно быстро. Расположились, развели костер — рыбаки мы были опытные и потому взяли с собой даже дрова. Ночь была просто прекрасная. Хрустел поджаристый хлеб, трещал смолистый костерок, в реке плескалась рыба, которую как и прежде не интересовала перспектива быть пойманной. Запах жареной курицы был потрясающим. Даже упившиеся отдыхающие на другом берегу остановили кассету со скудным потоком сознания, что изливал на них Сергей Жуков и принюхались — мне казалось, что я отчетливо слышал шум пропитанного куриным запахом воздуха, вдыхаемого через их ноздри.
Вот бывают ведь в жизни временные отрезки абсолютного счастья, ничем непоколебимого блаженства, чистого восприятия и Жизни с большой буквы во всем ее великолепии. Это был как раз такой отрезок.
Курица закончилась, остатки хлеба доедала рыба, не прекращая плескаться. Почему-то мне подумалось, что у скользких хвостатых глупышек вся жизнь — такое наслаждение моментом. Мы затушили костерок, собрали мусор, закинули вещи в машину и поехали домой. Ночевка под открытым небом могла стать прекрасным завершением этой ночи и нам хотелось этого, но так же мы знали, что через пару часов выпадет роса. А еще через час мы проснемся в мокрой одежде у потухшего костра... нет. Домой.
В такие летние ночи мне всегда было до щемоты в сердце жаль, что невозможно не спать. Жаль, что не получается впитать в себя всю это зелень, темноту, пятна фонарей, фары выскакивающих из-за поворота авто. Жаль. С этой приятной жалостью внутри я провалился в сон. И в том сне восхитительная жареная курица, запечённая картошка и плескающаяся в двух метрах от нас рыба были бесконечны.
Я проснулся, когда папа заглушил двигатель. Даже вот так вынырнув посреди ночи из глубокого сна, я знал, что наши обязанности распределены честно и строго. Вова с папой брали из багажника вещи и несли их в сарай. А мы с мамой брали из багажника другие вещи и несли их домой. Я медленно ковырялся в багажнике, стряхивая остатки сновидений, полз к подъезду нагруженный пакетами и слегка приоткрыв правый глаз, ковырялся в карманах в поисках ключей, мучительно вспоминал в какую сторону крутить ключ в замочной скважине — в общем тупил и боролся со сном. Но открыв дверь сразу проснулся.
Так бывает в нашей жизни — мы плывем по ней в медленном теплом киселе и не обращаем внимания ни на что и вдруг как будто просыпаемся. Сначала не ясно отчего. Наверное просто до сознания долетает эхо непривычно нового события.
Эхо достигло моего сознания. Что-то было не так. Я мгновенно проснулся. Но еще не понимал, что не так — в черноте дверного проема таилось нечто новое, маняще-пугающее. Это была новая жизнь. Жизнь, в которой не было места прекрасной поджаристой курочке. Хотя я в тот момент этого еще не знал.
Я протянул руку к выключателю. Щелчок. В дверном проеме к моему удивлению не появился привычный и знакомый обшарпанный коридор. Вообще ничего не появилось, кроме квадрата желтого света. Так в фильмах показывают вход в рай — дверь за которой ровный желтый свет в клубах мягкого тумана. Тут было так же с одно только существенной деталью — впереди и вверху я отчетливо увидел лампочку. Она выделялась ярким желтым пятном в туманном проеме двери.
Я про себя с облегчением отметил, что это не рай, раз видно лампочку. Наверное просто сегодняшней ночью туман не снаружи дома, а внутри него. Я попытался сделать шаг в объятия этого тумана, но не смог — меня буквально вышибло обратно. Глаза заслезились, дыхание перехватило. В этот момент по ступенькам в подъезде поднималась мама. Наверное у нее сразу сложилось понимание происходящего, потому что она действовала быстро и решительно.
Как истинно русской женщине ей нипочем ни скачущие кони ни горящие избы, она отодвинула меня в сторону и отважно нырнула в желтый туман дверного проема. По звукам я догадался, что она открывает окна. Пелена тумана колыхнулась и поползла на меня в подъезд. Только после этого я стал потихоньку догадываться о том, что произошло.
Можно сказать, что дальше все было как в тумане. На самом деле все было в дыму. Я вслед за мамой глубоко вдохнул и пробежал на кухню. Почти сразу рядом появился Вовка, потом папа. Мы завороженно наблюдали за газовой плитой. Она была на четыре конфорки и на трех из них стояли кастрюли, над которыми вспыхивали и гасли синие, красные и желтые языки пламени.
Мама вернувшись из комнат, где открывала окна, выключила газ. Языки пламени в кастрюлях не возмутились и не потревожились. Им уже не нужна была подпитка снизу. Папа схватил со стола какие-то крышки, разделочные доски, что-то плоское и накрыл ими кастрюли. Огонь зашипел и исчез.
Мы стояли выпучив глаза, которые кстати слезились от едкого белого дыма. Открытые окна уменьшили его концентрацию, но он и не думал уходить насовсем.
В соседних квартирах просыпались от жуткого запаха люди. Загорались окна, слышались испуганные вопросы.
— Што горим?
— Та не, просто воняем...
— Чо, сосед ваш поджег что-ли?? Вот я так и знала, что он дом спалит, скотина!
— Не спалит, потушили уже.
— Ой а воняет-то как! Как же спать-то теперь?
Все эти разговоры меня не интересовали. Я аккуратно приподнял крышку кастрюли, чтобы хоть краем глаза взглянуть на источник синих, красных и желтых языков пламени. Если бы я это не сделал, то может и не думал бы после всю жизнь о том, чтобы вовсе отказаться от мяса.
Тут наверное нужно сделать короткое лирическое отступление и рассказать вам про нашего соседа. Все наше детство прошло в коммуналке. Две комнаты занимала наша семья и одну комнату Бугор. Он же Левый, он же Коля Левый, он же Медвед, он же хрен знает кто еще. Бугор был высоким крепким мужиком лет пятидесяти пяти, алкоголиком, картежником и бездельником с невероятным самомнением. По его собственным словам, только одну профессию он освоил хорошо — по легендам (которые он сам и распространял) он был когда-то превосходным карманником. Но завязал. А изучать новые ремесла не захотел, потому решил и вовсе не работать.
Хотя иногда он все же работал. Наступали у него периоды невероятного самосознания, когда он устраивался сторожем в детский садик, обещал себе и всем вокруг не пить и начинал рисовать полосочки на стенах в своей комнате — каждая полосочка один день с работой и без бухла. Этими полосочками и были изрисованы стены его жилища в различных местах. Так как лет в этой комнате он прожил уже много, и попыток изменить свою жизнь было достаточно. Но большинство его дней проходило без рисования, чуть более заурядно и отвязно.
Так прошел и этот памятный мне день.
Причиной всему было как раз то, что Бугор не работал. А пенсию пропивал и проигрывал в карты за срок от пяти до сорока восьми часов. Но есть ему все-таки хотелось. Потому он часто забирал у кого-то из соседей какую-нибудь тухлятину и чтобы реанимировать ее и сделать пригодной для поедания — варил до опупения.
В тот вечер кто-то отдал ему начинающие подтухать кости с остатками уже подтухшего мяса. Бугор пошел по проверенной схеме — если это хорошо сварить, оно станет съедобным. А если немного заранее смазать организм внутри самогоном, то проблем вообще не будет. Он залил тухлятину водой, поставил на газ в трех кастрюлях и отправился исполнять второй пункт своего замысла — бухать и играть в карты во дворе.
Чтобы выпарить воду должно хватить часов трех. Дальше содержимое кастрюль начало поджариваться. Мясо было жирным и вытопившись, жир начал гореть, обжигая кости и остатки мяса на них. Едкий белый густой сальный дым этого домашнего крематория пропитывал стены и мебель, оседал липким слоем на всем, к чему подбирался еще часа два по моим подсчетам. Потом приехали мы и прекратили этот праздник огня и вони. Я думаю, что прекратили очень вовремя — еще немного и старый наполовину картонный дом вспыхнул бы как спичечная избушка. Хорошо, что мы не остались ночевать на реке.
Запах крематория стоял в нашей квартире несколько месяцев. Пахло все — мебель, одежда, книги. Бугор, кстати, удивился, но даже не думал извиняться. Как будто так и должно было быть.
Запах сгоревших жира, мяса и костей стоит у меня в носу до сих пор. Именно его я чувствую, когда подношу к своему лицу шашлык или холодец. И я не могу это есть. Прекрасная поджаристая курочка больше не лезет в меня ни под каким соусом. Вместо аппетита и слюноотделения она вызывает во мне приступы отвращения и тошноты.
Вот так и вышло, что алкоголик и бездельник спас несколько куриц и свиней от того, что я их съем.
А было в вашем детстве такое, после чего вы не можете есть какие-то продукты?
---
#самураипьяногодвора #гордейегоров
© Гордей Егоров
